Весной 1381 года все трактиры Шира неожиданно загудели от постоянно передаваемой из уст в уста новости: «Глициния Норкинс, наконец-то, ждет ребенка!»

Это было просто потрясающе и невероятно! Конечно, в Шире были женщины, которые рождали в шестьдесят два года, да и муж ее не вышел из семидесятилетнего возраста, когда у хоббитов, например, у Старого Тука иногда появлялись дети. Но как-то все до этого известия были уверены, что старшие Норкинсы так и помрут бездетными, а тут на тебе: сюрприз, так сюрприз!

В Хоббитоне и Приречье семейства Норкинсов и Туков жарко спорили о том, где скорее всего будет проходить рождение младенца, а также как и где это событие будет отмечаться, и кого позовут на торжество.

В «Золотом окушке» в Затоне тоже обсуждался этот вопрос, но на этот раз Брендискоками, Староскоками и прочими жителями Болотищ. Правда, тут никто не надеялся, что рождение и гуляние произойдут в ближайших к ним районах. Оставалось только надеяться, что их не забудут и пригласят. О том, что будущие родители захотят остаться в своем маленьком домике, никто и помыслить не мог.

 - Вот увидите, - заявляли одни, - Лалия из кожи вон вылезет, чтобы все произошло в туковых смиалах.

- Ну, может и вылезет, - скептически отвечали другие, - да только как оно выйдет неизвестно. Глициния то с Лалией в конфликте была, очень уж та ее донимала в свое время. Тем более, что Лалия то сейчас в смиалах и заправляет всем, а кому это понравится?

Третьи же только пожимали плечами и говорили:

 - Поживем, увидим.

Фортинбрас II умер в прошлом году, и Лалия уже почти год была вдовой. Булава тана перешла к ее сыну Ферумбрасу, но старшей в семье по прежнему была старая толстая Лалия, жена предыдущего тана, и свое положение хозяйки она передавать никому не собиралась. Семейство Туков она держала в ежовых рукавицах и насколько можно поспевала везде и всюду, несмотря на ее чрезвычайную тучность, все увеличивающуюся с годами.

Во время нашей истории, хозяйка Тукборо еще была способна передвигаться без своего знаменитого прогулочного кресла, хоть это и было для нее делом по существу героическим. И вот Лалия решилась на беспрецедентный поступок: сама поехала к «молодым родителям» с предложением погостить в смиалах в столь ответственный момент их жизни. Расчет оказался точен: после такого жеста примирения, отказать Лалии Норкинсы просто не смогли.

Что уж говорить, Лалия всегда знала, как нужно надавить на человека, чтобы получить то, что она задумала. А оказаться после каких-то Норкинсов в столь важном мероприятии, она позволить себе просто не могла. Впрочем, надо отдать ей должное и сказать, что в данном случае все устроилось действительно как нельзя лучше.

Оказалось, что на приглашение Лалии погостить откликнулись и мужья других сестер Глицинии. Причем Камелия, старшая после нее из сестер была беременна;  младшая, Эсмеральда, имела почти годовалого сына, а средняя, Петунья, была довольно опытной повитухой и была просто незаменима при родах. Так что было совершенно понятно, что все сестры будут не только рады встрече, но и принесут друг другу немалую пользу. Паладин, то есть братец всех этих женщин постоянно проживал в Тукборо. Его жена Эгландина, также была намерена помогать роженице, а сам он ее супругу в подготовке праздника, который последовал бы за рождением столь долгожданного младенца.

Естественно Глициния хотела оказаться в такой ответственный момент рядом со всеми своими сестрами и братом, и если представлялась такая возможность, то отказываться было просто глупо. Она уж было думала на время перебраться к своей сестре Камелии, которая была замужем за кузеном мужа, Гелимаром Бунк-Норкинсом и жила с ним в Приречье, недалеко от «Лаврового Куста». Как именно Лалия добилась, чтобы все сестры собрались в смиалах, было совершенно непонятно, но некоторые ее доводы предположить можно.

Родовые смиалы Туков необыкновенно просторны, посему могут с комфортом вместить очень большое количество родственников. Это значит, что будет возможность предоставить роженице и ее ребенку  столь необходимые уход и покой. Как это не странно звучит, но именно в смиалах было спокойнее, особенно в период хозяйствования там Лалии, не терпящей лишнего шума. Многочисленным родственникам вполне хватало занимаемого ими пространства, чтобы постоянная толчея не сильно ощущалась. Были и специальные ответвления, где постоянно не жил никто и именно там было проще всего устроить роженицу, чтоб ее никто напрасно не тревожил.

Празднование же после родов в смиалах решили не устраивать, опять же во избежание толчеи и шума, а собраться в одной из ближайших таверн, а то и просто во дворе оной. Так мужчины из Норкинсов и Туков долго и придирчиво выбирали между «Лавровым Кустом» и «Зеленым Драконом». Оба заведения были широко известны и пользовались уважением в округе. В конце концов, было решено один день гулять в «Кусте», а следующий, стало быть,  –  в «Драконе». К моменту родин обе таверны должны были быть заполнены под завязку приглашенными на праздник родственниками из отдаленных уголков Шира, из Забрендии и даже из деревень в окрестностях далекого города Бри. Ведь что ни говори, а дома и норы у хоббитов тоже не резиновые и такое количество родни в них уместить не получится.

И вот, аккурат в первый лит 1381 года Глицинии пришел срок родить. Элиберт с самого утра вышагивал по просторному холлу туковых смиалов и ждал. Как впоследствии он признавался своим ближайшим друзьям и родственникам, он никогда в жизни до этого так не волновался. Время как нарочно еле ползло. Младший брат и кузен, пришедшие поддержать Элиберта в его ожидании, уже давно поняли, что говорить с ним о чем-либо сейчас просто бесполезно, поскольку будущий отец не мог думать ни о чем ином, кроме своей жены и ребенка. Поэтому они большей частью находились во дворе, куря вместе с таном и Паладином табак и обсуждая различные ширские дела. Бедняга же Элиберт не мог даже курить.

Около трех часов пополудни, наконец, из двери ведущей к покоям роженицы появилась маленькая Жемчужина Тук и сказала, что сейчас выйдет Лалия и все объяснит. Лалия выкатилась из двери минут через десять, загородила собой дверь и сообщила, что Глициния разродилась мальчиком, которого отец может посмотреть, подойдя к родильной, если он, разумеется, не будет нестись туда как шальной, а вести себя тихо. Понятное дело, не загороди она проход своей необъятной фигурой, Элиберт понесся бы по коридору, не разбирая дороги. Когда же Лалия отошла от двери, возбужденный отец нашел таки в себе силы миновать ее шагом и не помчаться во весь дух за первым же поворотом.

У родовой комнаты стояла Петунья и держала младенца на руках. В открытую дверь было видно, что жена лежит на кровати с легкой улыбкой. Неуклюже взяв сына на руки, Элиберт долго смотрел на него. Вот оно чудо, которое он почти и не надеялся увидеть. Тихо поцеловав ребенка в головку, совершенно счастливый хоббит назвал своего сына Диногримом, в честь знаменитого предка. В это время опять подоспела Лалия и настойчиво выпроводила папашу из коридора к дверям дома, где его ждали родичи.

 - Мальчик. Я назвал его Диногримом. – сказал новоявленный отец и отвернулся, чтоб было не видно, как он растроган. Впрочем, ничего объяснять было не нужно, все и так все прекрасно понимали. Элиберт обнялся со всеми стоящими тут родственниками, и они всей гурьбой пошли по дороге к Приречью, и чем дальше они шли, тем радостнее и веселее становилось «молодому» отцу. Страхи и волнение постепенно проходили, наполняя все его существо счастьем.

В Приречье все было уже готово к празднованию: во дворе «Лаврового Куста» стояло множество столов, которые буквально ломились от яств, а целая толпа нарядно одетых хоббитов только и ждала появления новоявленного отца семейства. Так что Пирушка сразу пошла очень тепло и весело!

Поскольку хоббиты взялись за празднование с величайшим энтузиазмом и знанием дела, то часа через четыре многие из них, включая и самого Элиберта, укушались основательно. И это не потому, что глава Норкинсов был сам по себе не особенно крепок, просто было произнесено столько тостов, и столько хоббитов захотело выпить с ним за здоровье маленького Диногрима, что он довольно быстро пришел в изрядное расположение духа.

В процессе пения припева многие начинают постукивать об стол пивными кружками, что естественно производит дополнительный шум.

Так вот Элиберт с кузеном так самозабвенно пели эту песню, постукивая в нужных местах кружками, что девочка ничего не могла им объяснить. И правильно, а чего тут объяснять-то, у человека сын родился! Покрутившись возле подгулявшего отца и дядьки и попытавшись несколько раз вклиниться между куплетами, она была вынуждена вернуться домой.

В общем, остаток дня и вечер получились веселыми и чрезвычайно приятными. До смиалов Элиберт не смог бы добраться на ночь ни при каких условиях, поскольку и до дома своего кузена Бунк-Норкинса он дошел исключительно благодаря всесторонней поддержке своих родных.

Утром пробудившись, напившись рассолу и кое-чего покрепче, Элиберт сотоварищи решили таки дойти до Тукборо, поскольку отцу хотелось еще раз увидеть своего ненаглядного сынулю. Лалия, встретившая их на боевом посту, состроила недовольную мину, но все таки позволила  Элиберту пройти в дом, хотя он и не был по ее мнению достаточно трезв для того, чтоб его пустили к детям. Каково же было удивление хоббита, когда из комнаты, в которой лежала его жена, вышли две ее сестры, каждая с младенцем на руках. «Вот, барракуда!..» - только и смог ошарашено произнести он.

Вышедшая первой Петунья, усмехнулась и рассказала, что через четыре часа с четвертью после рождения Диногрима, у Глицинии родилась еще и девочка, которую назвали вовсе не барракудой, а всего лишь Барой, поскольку именно в тот момент, когда Гиацинта приходила спросить, как назвать малышку, она ничего не добилась, кроме бесконечного повторения припева песни «От бара».